«...Жила-была Женщина. Ничего себе такая фемина: колготки у неё в сеточку и грудь аж третьего размера. И был у той Женщины муж - тиран и мерзавец, как водится. А жизнь проходит, а счастья-то, как не было, так нет. Ну, всё, как у людей, короче...

И вот надумала как-то Женщина сия муженька своего извести - достал уж больно он её, совсем в конец замучил сердешную. Лежит, бывало, тот изверг, вечерком, на мягком диване развалясь, голубцов со сметанкой объевшись, и орёт жене, уже в который раз, благим матом:

- А и как же, там, наша киська поживаеть?

А Женщина аккурат в то самое время с Петенькой своим на кухне шуры-муры разговаривает, лясины-разбалясины всякие шлифует - по телефону мобильному, всё чин-чинарём, как водится... Петя красивый, Петя ромашку ей подарил. Ну, так уж хочет она этого Петю, так уже хочет, что ажно сил её нет больше... А тут, муж со своими дебильными шуточками.

Киску ему... Ага! Щас!

Злится Женщина, переживает, а сама рукою по столу кухонному шарит: «И где же он, мол, Золинген[1] мой буланный, запропастился? Ищет, ищет, а сыскать всё никак не может. «Ну, решает Женщина, на худой конец мне и люба-друга железяка в сам-раз придётся!» А сама думку про себя меж тем чёрную думает, навахи да кынжалы вострые пальчишками ласково перебираючи: «Вот как подойду да как засажу пару раз паразиту под само гнильце, глядишь, и дух из него вон! Но в горло метить ни за что не стану, нет уж! Ещё артерию проткну ненароком, какую-нить сонную, тогда ведь кофточку застирывать придётся, а мне и так на свиданку одеть нечего...»

А муж, подонок-то, всё Женщину подначивает - сам пыжится, да ещё и её с ума сводит - нет покоя совсем, окаянному. Соловьём-разбойником так и заливается:

- Чегой-то мой ванька-встанька по своей волосаточке ужо соскучился! - орёт и орёт себе противным голосом, словно неясыть какая болотная. Футбол по телеку давно уж кончился – наши ихним наваляли, как положено, вот и нет дела извергу ненасытному до жёниной субстанции душевной – ранимой такой и нежной. Ну, совсем никакого дела нет...

«Да-а! - думает Женщина. – Умная баба давно уж со свету сжила б жлоба такого-сякого подколодного, козла-подонка, а я-то, дура, всё вошкаюсь с ним, ношусь, как с торбою писанной...»

Думает, а у самой пред очами картинки плавно так проплывают, медленно – белые, словно морские кораблики. Чудится бабе, будто вот она на центральном вокзале стоит: вся из себя такая цаца растопыренная, в розовый бушлат понтовый-стёганный разодета да в кирзе пацанской на ноге, ярче антрацита-угля сияющей. А детушки ейные, взрослые уже совсем сорванцы, мамочку свою родную милуют-целуют-обнимают - всю с головы до ног сплошь в наколках синюю, и внученька-малюточка, прям, с запястья бабусиного вслух по буковкам читает, грамотеюшка:

«НЮРА + МАНЯ = ЛЮБОВЬ ДО ГРОБУ!»

Эх-ма! Чем не романтика, ёптить...!

***

(С) Барамунда, 2009, Рига