Промо
-
АВТОБИOГРАФИЯ Верe Ивановнe, О. Бендерe в жeнcкoм oбличии (10)
1 121 / 0 / 16 лет / 15 лет10
Ну, а теперь подошло время рассказать ещё об одной женщине, которая сыграла большую роль в моей судьбе.
Её звали Вера Ивановна. Познакомилась с Верой Ивановной моя мама, когда работала во время войны вместе с ней на заводе. Была она по образованию инженером-экономистом и работала сменщицей. Это, конечно, к делу не относится.
А у Веры Ивановны была дочка – Марина – на шесть лет старше меня, довольно красивая девочка, с длинными рыжими косами, очень белым лицом и большими, томными карими глазами. Очень избалованная. Кажется, муж Веры Ивановны погиб на фронте. Не знаю, может, это была только её версия. Однажды, уже на новой квартире – Марине тогда было лет шестнадцать. Вера Ивановна привела её к нам и попросила папу послушать Марину – на предмет обучения её на фортепьяно.
Папа послушал и сказал, что слух у девочки есть, но обучать её уже поздно. Марина расплакалась и стала умолять папу всё-таки начать её обучать, чтобы она могла, хотя бы для себя, что-нибудь играть. Она смотрела на папу такими глазами, что во мне шевельнулась ревность. В общем, они уломали папу, и он взялся её обучать. Разумеется, бесплатно.
Это обучение длилось, где-то, около года. Марина исправно являлась, часто ей приходилось папу ожидать, если он задерживался на репетициях. Всё это время она рассказывала мне о своих победах, о том, что в неё поголовно влюбляются все мальчики, но она не любит мальчиков, а любит взрослых мужчин. Все эти разговоры мне были непонятны. В то время воспитание было достаточно пуританским, а я была «непросвещённым» в этом вопросе ребёнком. Но разговоры эти будили во мне что-то тёмное, неприятное и всё же, чем-то притягивающее.
А кончилось всё это очень тяжёлым и громогласным скандалом. Однажды Вера Ивановна встретила маму и решила, вместе с ней прийти к нам, чтобы послушать, как Марина занимается. А двери у нас никогда не запирались. Они обе спокойно зашли и вдруг видят такую картину: Марина стоит на коленях, обхватив руками папины ноги и, рыдая, в каком-то исступлении, говорит: «Я не могу без Вас! Я люблю Вас! Я молодая, красивая! Зачем Вам Ваша старая калоша? Я заменю Вам всех. Давайте убежим с Вами куда-нибудь, где нас никто не найдёт!»
А папа в совершенной растерянности пытается её поднять и говорит: «Ты сошла с ума, девочка, опомнись! Что ты такое говоришь, ты же ещё ребёнок! Откуда такая экзальтация?!»
Ну что тут было!
Я играла во дворе, и вдруг слышу, что из наших окон несётся жуткий крик:
– Позор! Старый развратник! Охмурил и развратил мою чистую, мою нежную девочку!» В общем, было ещё то представление.
У нас под окном собрались все соседи и, не понимая, что случилось, стали высказывать всевозможные догадки.
Меня затрясло, я понеслась домой, а мне навстречу выскочила Вера Ивановна, таща за руку упирающуюся и рыдающую Марину.
Несколько лет после этого мы их не видели. А вот, когда арестовали папу, где-то года через полтора, является Вера Ивановна и, этак, вальяжно усевшись, говорит: «Ну, что же Вы не спрашиваете, зачем я к Вам пришла?»
Мама, конечно, была удивлена и говорит: «А Вы не боитесь заходить к нам, ведь мы – семья «врага народа»? А та ей отвечает: «Мне нечего бояться, а вот Вам есть. Я удивляюсь, почему это Вас до сих пор не посадили. Но я могу это исправить. Ну, так: Я буду жить здесь. Эта комнатка будет моя, а та – маленькая Ваша и Нины. Вы поняли меня? Да! И ещё, вот что: ко мне Вы заходить не будете, разве только для того, чтобы топить печку. Убирать будет Нинка. Вещи я привезу завтра».
Мы с мамой стояли, открыв рты, думая, что она шутит. Но она не шутила. Она стала жить у нас. За это время, что мы её не видели, её дочь поступила в Литературный институт в Москве на факультет журналистики, а Вера Ивановна осталась в Ташкенте.
И вот тут начинается самая позорная сторона моей жизни. Я полюбила Веру Ивановну. Я уже не помню, как это произошло, но помню только, что она помыкала мной, как хотела, а я почему-то с радостью всё исполняла. Я убирала в её комнате, ходила для неё за хлебом, ссорилась с мамой с её подачи. Она всегда находила способ, чтобы поссорить нас с мамой. И всегда отыскивала возможность вызвать моё восхищение ею. Она брала меня с собой в кино, рассказывала мне разные смешные истории, и однажды я была свидетельницей её жульничества. Мне тогда было очень стыдно и за неё и за себя. Но потом это прошло и, всё равно, я долго ничего не понимала. Вот как это происходило. Она всегда ходила без денег, так как всё, что она зарабатывала, она отправляла в Москву. Она напоминала, в некотором роде, мать «Гориò» по Бальзаку – всё для дочери. И в то же время это – Остап Бендер, удивительно нахальная, мужественная, неунывающая, изобретательная, умная и хитрая аферистка. Но я своим, всё-таки незрелым, умом многого не понимала и считала её необыкновенной женщиной.
Так вот, о той афёре, которой я оказалась свидетельницей. Однажды в городе шёл фильм «Тарзан». Город сходил с ума, билетные кассы брали с боем. Купить билеты обычным путём не представляло никакой возможности – только у перекупщиков по двойной и даже тройной цене.
И вот Вера Ивановна и говорит:
– Нинка, а не сходить ли нам на Тарзана?
У меня остановилось сердце:
– Сходить! – выдохнула я.
– А заодно и на день рождения сходим, вкусненько поедим!
У меня глаза на лоб: Она, что, по облигациям выиграла, откуда у неё деньги? Ну, мы пошли. По дороге она говорит:
– Ты, если что услышишь, молчи, ни звука, я буду говорить, а ты – зубы на замочек и только делай «большие глаза».
Подходим к какому-то шикарному особняку с высоким крыльцом, поднимаемся и звоним.
Выходит – по виду домработница – в белом фартучке и в косынке, впускает нас. Мы заходим в прихожую. В это время из каких-то дверей появляется пожилой мужчина с салфеткой за воротником и густым голосом спрашивает: «Кто там, Надя?»
А из раскрытой двери – звон посуды, голоса, музыка.
И вдруг Вера Ивановна всем телом подаётся к этому человеку и каким-то совершенно незнакомым голосом, задыхаясь, говорит: «Кирилл Андреевич, дорогой, Бога ради, простите, что помешала, я не знала, что у Вас гости, но у меня…»
Тут голос у неё срывается, и я чувствую, что она сейчас разрыдается.
Этот Кирилл Андреевич подбегает к ней: «Голубушка, дорогая Вера Ивановна, успокойтесь, что случилось? Чем я могу Вам помочь?»
Чувствую, она и впрямь, плачет, хватает его за руки и вот-вот упадёт.
Кирилл Андреевич кричит: «Надя, Скорей ещё один прибор на стол!!!…, – потом посмотрел на меня, – Нет, два прибора!»
А сам ведёт Веру Ивановну за руку в комнату и сажает за огромный стол, за которым сидят нарядные люди. Стол ломится от еды. Потом сажают и меня.
А Кирилл Андреевич говорит: «Милая, вот сначала, выпейте, успокойтесь, а потом всё расскажете, – и к гостям, – это моя сослуживица, Вера Ивановна».
Ну, мы сели, нам всего положили, такого, о чём я даже и не слыхала, мы поели. Вера Ивановна выпила. Потом она встаёт, и говорит:
– Спасибо Вам за всё. Я действительно уже пришла в себя, мне ужасно совестно, что я вот так ворвалась к Вам, в дом.
Мы вышли в коридор, а она говорит: «Понимаете, Кирилл Андреевич, у меня только что, у самого Вашего дома вырвали сумочку с деньгами. Я шла отправлять их Мариночке. Там у меня лежали вообще все мои деньги, мне даже не на чем доехать до дома. А эта девочка, дочь моей хозяйки, она очень слабенькая и ей пешком не дойти».
Бедный Кирилл Андреевич засуетился: «Сейчас - сейчас, одну минуточку, только не сочтите это за оскорбление… Бога ради, одну минуточку, – а сам шарит по карманам и вытаскивает какие-то трёшки, десятки, вобщем, целую кучу и суёт ей их куда-то подмышку, а они падают, он их поднимает и ей снова суёт.
Вобщем, мы всё это взяли и ушли. Вышли на улицу, а я в полной растерянности, думаю: «Может у неё, и правда, сегодня деньги украли?»
А она, – как расхохочется и говорит: «Нинка, а ведь мы идём на «Тарзана» – по тройной цене».
Ну вот, что это? А тогда – ничего. В моей голове это как-то объяснилось и оправдалось. Но однажды я отрезвела.
Мама готовила посылку для папы – в Комсомольск на Амуре. Туда мама собрала всё, что мы смогли наскрести, и даже банку вишнёвого варенья. И вот, когда всё это было куплено, сшит мешочек для обшивки – хотим всё укладывать, а продуктов нет! Мама стала бледной, как полотно, и как неживая. Потом встаёт и идёт в комнату к Вере Ивановне и спокойным, чётким голосом спрашивает:
– Вера Ивановна, где продукты для посылки?
– Какой посылки? – игривым таким голосом спрашивает эта дама, а потом, – А-а-а, для посылки этому врагу народа? Так я съела. Зачем врагам народа посылать посылки? Они этого не стоят.
Если бы не я, мама её в тот момент, наверно бы, убила. Она схватила тяжёлый чугунный паровой утюг и пошла на Веру Ивановну. Та испугалась и вскочила с кресла. Я повисла на маме: «Мама! Мамочка! Не надо, не надо!»
Мама как-то очнулась, бросила утюг, повернулась и ушла. Пришла только поздно ночью. Я всюду её искала, но не нашла. Когда она пришла, я не спала, тихо подошла к ней, обняла её, и мы обе заплакали. Тоже тихо. Тихо-тихо, чтобы эта не услышала.
И мама рассказала мне, что «эта» постоянно съедает всё, что мама приносит мне. А я, предательница – против своей мамы постоянно.
С этого началось моё сближение с мамой, и Вера Ивановна вдруг оказалась для меня, как голой, – такой, какой она и была на самом деле. Но это произошло незадолго до её внезапного исчезновения, а до этого она успела испортить мне жизнь. Правда, говорят, что судьбой предназначено, то и произойдёт.
А произошло вот, что! Я хотела стать художником, и после моего горького путешествия в Одессу я попробовала поступить в Художественное училище в Ташкенте. Было, правда, уже поздно, шёл октябрь. Набор в училище закончился в августе, но занятия, практически, ещё не начинались. Всех учащихся отправили на хлопок. Это было тогда в порядке вещей. В России на картошку, у нас на хлопок. Иногда до 7-8 ноября занятий ни в ВУЗах, ни в средних учебных заведениях не проводились. Ну, я и решила попытать счастье, так как аттестат об окончании семилетки у меня уже имелся. Тогда в техникумы и училища шли после седьмого класса.
Я пришла к директору и попросила его посмотреть мои рисунки. И вдруг, оказалось, что это бывший друг моих родителей, я часто бывала в их доме в детстве. Потом, после ареста папы, они, конечно, с нами уже не общались. Мы долго сидели и разговаривали обо всём. И он посмотрел мои рисунки и сказал, что, несомненно, во мне есть «искра божья». Он всё взял и пообещал, что добьётся, чтобы меня приняли, если я сдам экзамен по рисунку. Я так обрадовалась, вприпрыжку выскочила из ворот двора училища и нос к носу столкнулась с Верой Ивановной.
Она очень удивилась: «Ты что тут делаешь?»
Я с восторгом, с чувством рассказала ей о своей встрече с директором.
Вера Ивановна вдруг стала очень серьёзной, такой участливой и принялась говорить мне: «Ты с ума сошла! Какой из тебя художник? В лучшем случае будешь учителем рисования. Все на тебя будут плевать. Художником нужно быть или очень хорошим или никаким».
Я тогда ещё не знала, что художественное училище – это очень хорошая подготовка в архитектурный институт. Я слушала её и верила каждому её слову. И думала: «Нет! Я ни за что не хочу быть учителем рисования!»
И, когда уже нужно было идти на встречу с директором, я не пошла. Я даже не пошла за своими рисунками, так как мне было стыдно, что я зря морочила людям голову.
Мама написала об этом папе. – И он оттуда! – умудрился дать телеграмму: «Не делай глупости. Поступай в Художественное училище. Умоляю. Папа».
Но было уже безнадёжно поздно, так как я уже училась в восьмом классе.
Назад в школу наша директриса не хотела меня принимать. Она кричала: «У меня не проходной двор! Уходя, уходи! И я заплакала, и долго не могла остановиться, как будто вся боль, все обиды, накопившиеся за этот год, вдруг вылились сразу.
Директриса не могла понять: «Ты что, так любишь нашу школу?»
И я взяла и рассказала ей всё-всё. И про арест папы, и про нашу нужду и про Одессу, и про училище, и про Веру Ивановну. К её чести, надо сказать, она очень внимательно выслушала меня, не перебив ни разу. Потом очень тяжело вздохнула и сказала: «Про арест я знаю, нам сообщили». А потом: «Иди в свой класс».
И я пошла, хотя класс свой я не очень любила, и учителей тоже не очень, кроме математика и географички – нашей классной.
