В метель, на кладбище.

            С девяти лет я катался на лыжах, сначала на самодельных,  из двух струганных дощечек, с заостренными носами, потом на настоящих, магазинных, с желобком, но с расщепленными задними концами и метровой длиной. На них научился  летать с крутых трамплинов заброшенного карьера,  а лет в тринадцать  мне достались, от кого-то, длинные деревянные лыжи  «Карелия» , с настоящими бамбуковыми палками и с самодельными креплениями на валенки. Больше года  я осваивал соседние кручи и даже ходил на зимнюю рыбалку за 3-4 километра. Затем в школе  появились неплохие, по тем временам, беговые лыжи с креплениями на ботинки, их давали старшеклассникам и тем, кто занимался в спортивных секциях. Будучи спортивным парнем, я нередко бегал на них на уроках физкультуры и на школьных соревнованиях. Как-то, набравшись храбрости, я упросил учителя дать мне лыжи домой, на выходной день.

Стоял прекрасный солнечный февраль, в спину дул ласковый ветер, когда мы  шли небольшой компанией дворовых ребят по хорошо накатанной лыжне вокруг города, по направлению к реке. В те годы очень многие ходили на лыжах в нашем молодежном, спортивном городке. Все  широкие его бульвары  и  окрестности были испещрены  и размечены строчками лыжни. Катались и днем и вечерами, по  освещенным улицам, но особенно много лыжников было   в выходные дни. На трехкилометровой отметке нередко выставляли КП, где выдавали талон с отметкой о пройденных километрах, который в конце зимы можно было поменять на значок и удостоверение.  На КП, иногда, особенно по праздникам, поили  чаем из бумажных стаканчиков и даже угощали блинами, бубликами и прочей вкусной снедью, причем  детей обычно бесплатно. Таким отношением к людям руководители нашего города были на голову выше других, тем более нынешних. Хотя шел-то 57 год, всего немногим более 10 лет после войны,  разрухи и голода. Однако, в тот раз праздника не было и мы, миновав речку, разделились – часть ватаги пошла по накатанной лыжне вдоль берега, двое повернули назад, лишь я один, на самых  крутых  лыжах поехал к ближайшим горам, где летом мы обычно собирали вишню. В том месте до гор было менее 3-х километров, рукой подать.

Плотный наст неплохо держал легкого лыжника, небольшой морозец  давал прекрасное скольжение, а ветер в спину только облегчал ход. Обкатав все ближайшие склоны, различной крутизны, нашел длинный крутой спуск и много раз со свистом съезжал с него. Конечно, не обошлось без падений. Время летело незаметно и, хорошо умаявшись, отправился в обратный путь. Солнце уже давно заволокло тучами, начиналась легкая метель, поэтому решил ехать  кратчайшим  прямым путем, через наш залив у ДОКа.

            До дороги вдоль ДОКа с трудом добрался за час, что-то сильно устал и начали мерзнуть ноги в ботинках. Набившийся  при падениях снег  растаял, носки промокли и теперь все это замерзало. Холодный северо-западный ветер перешел в настоящую встречную пургу. Лыжи, на скользких участка дороги, не слушались усталых ног, разъезжались или  скрещивались, Идти же  по свежевыпавшему ,  налипавшему на лыжи снегу   обочин, было еще труднее.

Этот километр дороги вконец измотал меня. Силы таяли с каждой минутой, хотелось лечь и отдохнуть. Был  бы хотя бы кусочек сахара или карамелька, но увы, в карманах хоть шаром покати. С большим трудом преодолел крутой бугор железнодорожной насыпи и рельсы, что шли на гравийную фабрику. Оставалось перейти широкое дикое поле, за ним кладбище и дорогу, а за дорогой первые бараки 3-го поселка – всего-то  с километр, но мне он запомнился на всю жизнь.    Уже стемнело.

            Едва передвигая окоченевшие, бесчувственные ноги и тяжело опираясь на палки обессилившими руками, промерзший и продуваемый насквозь не на шутку разыгравшейся пургой, на одной лишь воле и злости, я медленно приближался  к открытому со всех сторон кладбищу. Стало совсем темно, в десяти метрах ничего не видно. Лишь белая круговерть и черная бездна  впереди. Вот наконец-то первая могила, какая радость, что не сбился с пути, и невысокая плита за которой можно хоть чуть передохнуть от ветра и снега. Ноги вконец отказали и не слушались хозяина. Лыжи поминутно закапывались в снег и проваливались. Идти на них больше не было сил.  Мерзлыми, непослушными руками снял лыжи и вместе с палками прислонил к  плите. Сижу, свернувшись  в комок, за могильной плитой, а в голове мысли:  Не сиди, уснешь - замерзнешь . Совсем недавно прочитал книгу о Маресьеве-летчике. Страха, что ночью в пургу оказался  один на кладбище, абсолютно не было,  это же  наша территория игр и походов.

Усилием воли встал, прошел сотню метров – совсем нет сил, ноги уже отказали выше колен, не слушаются, стали , как ватные. Но уже, сквозь метель виден светлый круг лампочки, что на столбе у дороги. Решил сбросить ботинки, и пробираться по глубокому снегу в носках. Сил хватило снять только один ботинок, второй примерз железно к ноге. Повесил ботинок на  звезду ближайшего памятника, на четвереньках стал пробиваться  на свет.

            Весь залепленный снегом, с короткими передышками, где ползком, где перекатываясь с живота на спину и обратно, что значит был гимнастом,  с трудом дополз до оврага перед дорогой. Дважды поднимался по крутой снежной насыпи почти на дорогу и дважды скатывался с нее. Такой был соблазн закопаться в снег на дне оврага,  отдохнуть и согреться, но мысль, что заснешь и замерзнешь, была сильнее. Чуть дальше по оврагу нашел более пологий склон и наискосок, упираясь коленками и руками в сугроб, перекатываясь, еле живой выполз на дорогу.

Я был спасен! Я на дороге, хотя по ней в это время и в хорошую погоду машину не встретишь, а сейчас и тем более. От дороги до барака, последние сто  метров  преодолел, где на коленях, помогая руками, где перекатываясь, где просто ползком, по-пластунски. Метров десять  одолею, передышка  и со всей яростью снова ползу, пока не обессилю. Как назло, ни одной живой души, даже собаки  и  те не лают, видно забились в теплые места и пережидают метель. С трудом, на четвереньках залез на низкое крыльцо барака.  Спасительная дверь  была не заперта, еще минута и я, сидя на полу, засовывал руки и ноги в теплую  батарею барачного коридора.

Потом женщины  рассказывали. Какой-то снежный ком забился у батареи в коридоре, сначала подумали, что собака забежала, потом разглядели – пацан. Засунул руки и ноги в батарею, лицо белое,  ни на что не реагирует, настолько замерз. Быстро раздели, до трусов и растерли руки и ноги в холодной воде, дали горячий чай, с самогонкой и сахаром, одели в теплый шерстяной свитер и уже через полчаса  я ожил. Уже все знали, как  пробирался через кладбище по глубокому снегу в метель. А через час я  отправился на поиски лыж и ботинка, в теплых валенках, шерстяном свитере и чужой  сухой телогрейке.

Метель притихла, луна, сквозь тучи освещала кладбище и мою глубокую, полузасыпанную борозду в снегу. Быстро разыскал лыжи у дальней могилы и, захватив на обратном пути со звезды ботинок, уже минут через сорок снова был в бараке. Поблагодарив своих спасителей  и переодевшись в свои подсохшие и уже теплые одежды, отправился на лыжах к своему недалекому дому. Мама заждалась и  начала беспокоиться, где ее сын мог так запропаститься. Но никто из моих друзей даже не мог толком сказать, что случилось. Все думали, что я давно уже дома. Вот тут я и подъехал. Все волнения мигом улеглись и получив подзатыльники, я отправился ужинать и спать. Шел двенадцатый час ночи.

            Пальцы рук, ног и щеки потом потемнели, волдыри долго болели, кожа несколько раз сходила. Мама лечила меня какими-то мазями и отмочками. Ногти сошли и выросли новые, но так никто и не узнал, что же произошло в тот холодный февральский вечер, в  снежную пургу с лыжником-одиночкой.

Летом я вновь резвился на горячем чистом речном песке на нашем прекрасном пляже,  совсем забыв, тот далекий зимний  лыжный поход. Лишь изредка,  во сне, вспоминались картины, как я полз на четвереньках ночью в пургу по глубокому снегу кладбища в одном лыжном ботинке, не чувствуя рук и ног. Да и сам я после того случая стал не таким бесшабашным, как раньше. На следующую зиму  из старых чулок сделал гетры, снег уже не забивался в ботинки и ноги мерзли намного меньше. Теперь, на излете, вспоминаю, что же тогда меня спасло. Думаю, что прежде всего,  умение ходить на руках и бегать на четвереньках, как обезьяны, да еще воля и закаленное рыбацкое терпение.

Замерзнуть в снегу в тринадцать лет. Нет уж, дудки,  это не для меня!