Промо
-
Unreceivable messages
534 / 0 / 9 летНочлег
Усталый иудей открыл на стук,
Увидел их - тринадцать у порога.
- Мы пилигримы. Дальняя дорога:
Из Салема весь день мы шли на Юг.
Нам до утра бы, только и всего, -
Твердил один, назойливо, бессвязно,
- Мы заблудились, мы заплатим сразу.
Другой стоял поодаль; на него
Открывший глянул искоса, и вдруг
Об ангелах, свечах и пресном хлебе,
И о пророках, погребенных в небе,
Он вспомнил, и почувствовал испуг.
Как будто тот был близок и далек,
Одновременно - брат и чужестранец,
Властитель-гость и нищий-постоялец...
И отступил хозяин за порог.
Сквозь тьму, как в исступлении мольбы,
Виднелись обетованные дали.
Он бодрствовал; но в схизму сна впадали
Двенадцать соучастников судьбы.
Ни жизнь, ни крест не разделить двоим,
Путь каждого по-своему извилист.
И знал лишь Он: они не заблудились,
На их пути лежит Иерусалим.
2001
___________________________________________________
New Age
И.Б.
Неотвратимым эхом Большого Взрыва,
Медленно, неумолимо и непрерывно
Маятник разрушает мгновение равновесья.
И это - твой Новый Год, твой вызов из наднебесья.
Был карнавальный век ненавистью прославлен.
Клюквенный сок хлестал, вьюгой сменялось пламя.
Солнечный спектр дополнил оттенок смерти,
И в океане слов не осталось тверди.
Если бы память ветра легла в архивы,
Если бы все проигравшие были живы,
Боль снесла бы преграды, заполнив простор эфира,
И человек больше не узнавал бы мира.
Но в тенетах времен улов не хранится долго
Снова чисты листы, кредиторы не помнят долга.
Требует новых смертей, сенсаций, кумиров, денег
Век пустоты, начавшийся в понедельник.
2001
________________________________________________
night flight
But what the Man-Moth fears most he must do, although
he fails, of course, and falls back scared but quite unhurt.
Elisabeth Bishop
Видимо, не уснуть, но не уснуть нельзя.
Я подхожу к окну, шифруюсь и наблюдаю.
Улица движется вдоль самое себя
(свойство мертвых вещей). Компромисс перекрестка.
Заговор арки. Эгоизм-эскапизм шоссе.
Ночь в резонансе с молчанием побежденных.
Но над сырым асфальтом, у троллейбусных проводов,
что-то клубится, пульсируя и сияя.
Там, в скрещении лунных лучей и фонарного света,
какая-то абсолютно новая вещь
кристаллизуется светлой эфирной плотью.
Подобно теням за пределом Леты,
подобно Моше, глядящему за Иордан,
подобно тому, как призрак жаждет вопроса,
она ожидает того, кто наполнит ее собою -
возможно я, возможно, кто-то другой...
Нужно успеть, успеть.
И я совершаю деянье, подвиг, прыжок, побег.
Вне лабиринта усталых досадных жизней,
сквозь белый шум чужих душ, стихающий с каждым мигом,
я поднимаюсь вверх, через десять условных сфер, проходя
запрещенные алгеброй состоянья:
ряд трансформаций, свойственных вновь рожденным -
ангел-хранитель, ангел-экстерминатор;
ряд упражнений в меткости попаданья.
И цели всегда случайны. Вот город, улица, дом.
Там вечеринка, я узнаю кого-то...
Сначала ее, мгновенье спустя - его.
(на долю земной секунды мне вновь становится виден
полный спектр ее лиц - от Офелии до Алисы)
Они любовники, но сейчас их тела
вибрируют, не соприкасаясь.
Я проношусь сквозь поле их ожидания,
не задевая магнитных линий.
Я улыбаюсь печальному знанью своей свободы,
большей, чем смерть и любовь прощенных,
большей, чем неведенье спящих.
Так люди любят детей - в тоске перед неизбежным;
но совершенно также
дети смотрят на звезды, не зная, что больше всего
в космосе - пустоты.
И так же сквозь облака скользит
Несуществующая белая бабочка смерти.
Фазы и формы не ведают шкал и рангов,
следуя непрерывно и стохастично.
Но, слыша зов трансцендентного феромона,
я вспоминаю вновь, что там, в глубине причин,
за горизонтом событий, в сердце черной дыры
есть и финальная цель, мишень для самой последней
инкарнации призрака. Центр паскалевой сферы, точка
экстремума всех многомерных функций.
И, повинуясь все той же слепой и нелепой силе,
я направляю свой бег к этой вечной точке.
Близится разрешенье, исход, возможно - ответ.
И на другой стороне предела -
итака, тупик, терминал, спасенье...
Нет, лишь знакомый гибрид алфавита и циферблата -
чье-то лицо. Мое. И оно
будет бесстрастным и равнодушным, утром
найдя сообщенье в последнем столбце газеты:
"В эту ночь над Европой пролетал ангел -
безразличный связной безликого Заратустры."
2001
_____________________________________________________
два фрагмента
I
Но чудо это всем поднадоело
Ахматова
Стирает время Каина печать.
Мы не узнаем первого убийцу
в бомже с убогой горстью медной дани,
с изъеденным экземою лицом.
И все же, как и прежде,
как прежде, он не может быть убит.
Кассандра, Андромаха и Гекуба.
стенают у развалин цитадели,
но греками помилован Эней.
И вот уже восходит к славе Цезарь,
понтифик проклинает Византию,
и Троя
счастливее Эллады.
Из солнечного черного ядра
рождается сияющая Эос.
И вечная беглянка Артемида
бледнея, исчезает, торопясь.
Пройдя свой путь по диафрагме неба,
oна уже не узнает сестру.
Но связь, слабея, остается связью.
2001
II
L.F.
Я родился под шум дождя, запомнил его
на всю жизнь. Под него и умру. Ты родилась
весной, и тебе, вероятно,
больше найдется, что вспомнить, но это -
выигрыш в энтропии при проигрыше
в мечте. Понимая, что следствие не есть цель
события, удобно быть соглядатаем, портретом
Дориана Грея, удобно подменить красоту
гармонией, удобно писать эти строки, не затрудняясь
поиском рифмы, подчиняющей мозг, давно впитавший, что
жизнь - плохой стоматолог, и боль приходит
внезапно, давая возможность быть
блуждающим нервом
нашего времени.
1994
__________________________________________________
Конунг Магнус
С.Д.
Где ветер, и камень, и льдистая соль
Жил Свейн седовласый, норвежский король.
Изменником был он, застыла на нем
Кровь Олава-конунга черным пятном.
Тяжел и жесток королевский закон:
Непрочен обманом захваченный трон.
Казалось, проклятье висит над страной,
Но мудрым был конунгом Олав Святой,
В Гардарики Магнуса-сына послав,
Где правили Герда и князь Ярослав.
И знатные ярлы отправились в путь,
Чтоб в Норег законного принца вернуть.
Вот княжеский Хольмгард встречает гостей,
В палате - посланцы и князь Ярицлейв;
Вот Магнуса Герда к гостям подвела.
Печали печать на чело ей легла:
С подобием Олава милого ей
Как с памятью трудно расстаться своей.
И вождь лендрманов со свитком в руке
Наследнику рек на родном языке:
"Мы, Эйнар и Кальв, за тобою пришли,
И клятву двенадцать тебе принесли.
Вернись, юный Магнус, и конунгом будь
Хоть вправе ты мстить нам, о прошлом забудь.
Вернись в стольный Свитьод, где ждет тебя трон,
Где скальдом Сигватом ты был окрещен.
Вернись, ибо терпит нужду твой народ
Под гнетом британских и датских господ.
Пускай Свейн силен, ты изгонишь его,
Ведь правды боится он больше всего."
Под килем изогнутым крошится лед -
То Магнус с дружиной на Запад плывет,
Чтоб править по совести царством своим,
И, Добрым прослыв, умереть молодым.
Ладья приближалась к заветной стране,
К заливу, где ждал их гонец на коне.
И оклик и отклик исчезли вдали
У края холодной земли.
2001
_________________________________________________
школьное
А.В.
Слева от автострады (если смотреть на Север),
на берегу канала, куда, подбирая семя
времени, я приду (ты придешь), может быть (никогда),
чтобы узнать опять, как стала водой вода,
воздухом - воздух, огонь - огнем,
временем - время (чтоб нам раствориться в нем),
и как ты стала той, кому я могу сейчас
остатки военных тайн выложить без прикрас,
там и сейчас находится тот узловой объект
(охрана усилена, других изменений нет) -
детская цитадель, наш лабиринт-в-себе
(артефакт оптимизма, мейд а ля Корбюзье),
схожий с машиной времени со сломанным механизмом,
конвейер, дающий продукт, в основном, пригодный для жизни.
Ближе к началу четвертой координаты,
в мире бесценных вещей, не созданных для утраты,
отдав имена свои в плен журнальной скрижали,
в десятилетнем странствии мы, кажется, собирали,
складывая в ковчег, страшное и смешное.
Мы становились сами суммою этой, но и
разность росла с каждым днем меж нынешними и теми,
и, ускоряясь, сломалось хрупкое время.
Впрочем, едва ль это притча, не много смысла
в том как переплетались слова и числа,
пальцы руки, цвета и месяцы года,
(чтобы сойтись в цейтнот, из которого нет исхода),
как нам казался теплым серый имперский ветер,
как пробуждались к жизни инстинкты смерти,
как хоронили вождей (по секрету зная,
что за холодной войной следует мировая),
и как повстречала нас у выхода (и у входа)
под полосатым флагом импортная свобода.
Свобода, свобода - новая форма власти,
беспечный субъект расщепляющая на части,
из коих каждая не равна
даже себе самой, и тем самым вдвойне верна
снова свободе, со свойственным ей паденьем,
уравновешенным тепловым движеньем.
И завершенный мир не прощал сомнений.
В кодекс легализованных преступлений
вводится право на истерию,
стресс и депрессию; энтропия
провозглашается универсальной нормой;
но каждый статист обязан следить за формой,
ибо он - новый герой, стандартность - ему порука;
и на десерт для всех - регулярная мясорубка;
равенство кинокадров, комикс без хеппи-энда.
Хоспис дает гарантию счастья для пациента.
И завертелась карма, судьбы распределяя,
к новым неприкасаемым причисляя
всех, кто способен помнить, нести, хранить;
и, обрывая досадно пульсирующую нить,
я потерял тебя. Несбывшееся прощанье.
Нулевая морфема, спасительное молчанье.
Но, проходящая снова и вечно рядом,
ты остаешься немыслимо ярким взглядом,
эхом немого невысказанного слова
(лучшего прочих); и ты сжимаешь снова
терпкие губы забвенья и непрощенья
и обещанья -
не возвращенья, но превращенья.
2001
_______________________________________________
Дверь в стене
Когда детский плач находил свой предел,
А каверзный мир исчезать не хотел,
Я слышал их ласковый призрачный смех
И видел их тени за фильтрами век,
Но тщетно потом я искал их следы:
Свободны, как ветер над гранью воды,
Они уносили с собой свой секрет -
Вот только что были - и их уже нет.
Казалось, сродни насекомым они:
Увидел - поймал, только лишь не спугни!
И я, энтомолог, ловил мотыльков
В надежде намека с иных берегов,
Но знаки и символы были немы.
Алхимик, создатель свеченья из тьмы,
Я счел их посланьем искусство огня,
Но сера и ртуть обманули меня.
Когда заполняла бессонница ночь,
И нечем отчаянью было помочь,
Сквозь шорох и звон я с трудом различал,
Как хор голосов их вдали повторял:
"Увидеть не сможешь нас, как ни стремись:
Нам жизнь твоя - смерть, твоя смерть - наша жизнь
Забудь нас, усни, потихоньку смирись,
Не встретиться нам: наша смерть - твоя жизнь."
Но долго молился я в келье тоски,
И конусы бреда пронзали виски,
Пока не впадал я в бесформенный сон,
Предательской плотью трусливо спасен.
Увидеть их, знаю лишь, мне суждено
Когда в то пространство, где все решено,
Я молча войду, незаметен и тих,
И стану причастен к отсутствию их.
2001
