Прабабка бабки говорила:
«Тритона в юности любила.
Не судите, дети, строго.
За всё отвечу перед Богом!
Я как-то раз одна купалась
И этак сильно разыгралась:
Я и крутилась, и плескалась,
Ныряла, с рыбками игралась,
Умучилась вконец. Потом
Под ивовым легла кустом.
И вот сквозь дрёму слышу я:
В чужой руке рука моя!
Глаза тихонько приоткрыла,
А надо мной - такой весь милый!
Волос длинный, светлый, гладкий,
Голос тихий, сладкий-сладкий,
Он потихонечку смеётся,
Как будто колокольчик льётся.
Меня травинкою щекочет,
А сам прилечь уж рядом хочет,
Хвоста не видно под водой,
Я думала, что наш – земной.
Он шепчет: «Поиграй со мной.
Поплаваем, краса-девица!
Да и нырять ты мастерица!
Меня МИРАТ зовут».
«А я…»
«Молчи, русалочка моя!
Давно уж знаю: кличут Глашей,
И нет тебя девицы краше!»
В заводь так и заманил,
Да едва не утопил.
Сначала в догонки играли,
Потом поглубже где ныряли,
Поцеловал он под водою,
Хотела я наверх стрелою,
Да задохнулась – вырываться,
Потом уж начала пинаться,
Вдруг сердце бешено забилось,
И всё – сознанье помутилось.
Когда глаза я вновь открыла,
Он так испуган был, мой милый!
«Забыл я, Глаша, и так мне жалко,
Что человек ты, не русалка…»
«Не отдала чуть Богу душу…»
«Прости, я больше не нарушу…»
Он синими смотрел очами,
Такой испуганный, печальный,
Что я оттаяла душой.
«Ну, мне пора…»
«И я домой…»
Три дня туда я не ходила,
Но в памяти тот образ милый…
«Взгляну, купаться уж не буду…»
Гляжу, а он плывёт по пруду.
«Пришла, Русалочка моя!
Я без тебя скучал…»
«И я…»
«Плыви ко мне. Не бойсь, не трону…»
И поплыли мы по затону.
Он мне про травы говорил,
И рыбок для меня ловил.
Потом мы часто здесь встречались,
Играли, на волнах качались,
И целовались долго, сладко,
Песок был тёплый, берег гладкий…
Вот так меня и соблазнил,
Такой уж ласковый он был.
Когда затон холодным стал –
Мират куда-то запропал,
Они далёко уплывают,
Где водоём не замерзает.
Насилу лета я дождалась…
Когда ж с Миратом увидалась,
Тут же в пруд к нему нырнула,
Даже платья не стянула!
Ох, и резвились мы тогда!
Была чуть тёплая вода,
Но мы на это не смотрели –
Своим теплом друг друга грели.
Сюда ходить другие стали,
И мы здесь больше не играли,
Но ещё встречались долго
Под крутым утёсом Волги.
А потом…
Беда пришла:
От него я понесла.
Когда Тятя всё узнал,
Больно за косы таскал,
Да плёткой отстегал меня,
Обоих матерно кляня.
Я ему во всём призналась,
И, винясь, в ногах валялась,
Умоляя о пощаде
Для Мирата, Бога ради!
Позднее Тятя мягче стал,
Хоть из дома не пускал,
Говорят: и он в парнишках
Одну русалочку знавал.
Да как-то спьяну дед кичился,
Что от русалки народился,
А, протрезвев, серьёзным был,
И на могилку нас сводил.
Я так скучала по Мирату,
Сказала маленькому брату,
Чтобы сходил он на утёс.
Но он вестей мне не принёс.
Куда Мират запропастился?
Весной живот мой округлился,
А я не знала ничего…
Сказал мне Тятя про него:
«Мират лихую долю встретил –
Утонул, застрявши в сети.
В затоне это приключилось…»
Со мной «падучая» случилась,
Но бремя полностью снесла
И ровно к сроку родила.
Младенчик мёртвым народился –
Пуповиной удавился…
Я долго пряталась от всех,
Молясь усердно за тот грех.
Потом меня вдовец засватал…»
Но Глаша своего Мирата
Помнила до самой смерти,
Хотите – нет, хотите – верьте.
Больной Глафира не лежала,
Но в час кончины так сказала:
«Господь вас, дети, избави
От такой большой любви!
Сколько горя, сколько боли,
Коль в своей судьбе не волен!
Зачем была я не русалкой,
Или Мират – не человек?
Подожди чуть-чуть, мой милый,
Скоро свидимся навек.
Меня узнаешь ли, родной?..»
И отошла так в мир иной.
О двух концах любая палка:
Вот – человек, а вот – русалка.
Я здесь закончу свой рассказ,
Но мы – средь них,
Они – средь нас…